Марина Макаровна, очнувшись от хмельного сна, слушала выстрелы и смотрела на вспышки.

– Ах вы, вашу ж маму! – сказала она и завела машину.

По женской привычке осмотреть себя, что бы впереди ни предстояло, заглянула в зеркальце. И увидела пожилое лицо с морщинами, припухлыми глазами, подвисшими у рта дряблыми щеками.

– Ну и слава богу, – сказала она, – а то от людей уже неудобно.

Но заплакала, потому что поняла, что Максим теперь никогда не вернется.

Поехала не улицей, а напрямик, вспоминая поворот к центру. Светлело, но вокруг было мутно из-за утреннего тумана. Марина включила дальние фары, которые хорошо светили вперед, но не показывали дороги перед колесами. И машина сорвалась с обрыва, что был над поймой речки Грежи, вернее, не сорвалась, не сразу ухнула вниз, а словно переехала колесами с земли на воздух и продолжила свой путь, но уже в полете.

Рядом с Евгением упал боец с залитым кровью лицом.

Евгений посмотрел на него, а потом на свой автомат, из которого так ни разу и не выстрелил. Он опять почувствовал себя ненормальным. Он не знал, что нужно делать, поэтому сделал то, что было нужно: пошел вперед и закричал, и его крик не то чтобы перебил выстрелы, но к нему прислушались, потому что звук голоса был необычен, до этого все воевали молча – может, потому, что была ночь, а ночью людям привычней молчать.

– Что вы делаете? – кричал Евгений. – Тут же свои! Свои тут! Свои!

И выстрелы прекратились. Каждый подумал, что свои – это действительно свои, а своих убивать никто не хотел.

– Это кто? – спросил украинский командир Стиркина.

– Евгений. Мой человек.

– А чего он там делает?

– С тыла заходил с командой. А третьяки посередке были. Наверно, мы их перекрестным огнем смели.

– Можем, когда хотим!

– А то!

И они оба почувствовали фронтовую дружественность и подумали, что все-таки плечом к плечу лучше уничтожать общего врага, а не друг друга.

Том второй

Не написан, потому что не я пишу его.