Запутав саму себя этими мыслями, Сима тут же утратила свой кратковременный пыл, резко оттолкнула Евдоху и сказала:

– Извини. Не могу. Водки дать?

– Нет, а чего? – не понимал Петя. – Все нормально, Сим! Чего ты? Может, изо рта у меня немного… Зуб никак не вылечу, гниет, зараза. Я и так жвачку жую все время.

Сима рассмеялась.

– Да успокойся, Петя, все у тебя хорошо, даже отлично! Хочешь, я тебя с троюродной сестрой познакомлю, с матерью из Луганска приехала, у тетки моей живут, девушке под тридцать, но выглядит на двадцать пять и очень симпатичная, хочешь?

– Не надо, – буркнул Петя, вылезая из окна и понимая, что план не выгорел.

И вот с утра он был печален, думал о том, что ведь и в самом деле могут убить, а у него никого нет. Может, зря он отказался от знакомства с троюродной сестрой? Тридцать лет – ну и что? Не жениться ведь. Наоборот, хорошо – наверняка опытная.

– Чего? – переспросил он Таранчука, который нетерпеливо смотрел на него.

– Я уж думал, ты заснул. Как лучше: неправомочные или неправомерные?

– А что?

– Действия.

– Хитро сочиняешь, дядя Гера. Пиши: неправильные.

– Это и дурак сможет. Надо официально, как положено.

И Таранчук продолжил тюкать, сочиняя, шевеля при этом губами.

Тут зазвонил телефон – стационарный, служебный.

Таранчук и Петя смотрели на него. Кто бы ни звонил, это касается не их, а начальства, начальство же отсутствует. Телефон умолк, но тут же зазвонил опять. И Таранчук не выдержал, взял трубку. Не представился, спросил по-граждански:

– Алё?

Чтобы сказать, что не туда попали, если услышит что-то неприятное, догадался Евдоха.

Но Таранчук молчал и слушал.

Потом положил трубку и обреченно сказал:

– Всё.

– Что все?

– Уже.

– Что уже?

– Из областного управления звонили: на Грежин наступление идет. Советовали не поднимать сопротивления.

– Дела!

Таранчук смотрел на готовое заявление – только подписи поставить, и думал. Потом, крутя ручку, вытащил лист из машинки, встал и сказал:

– Едем туда.

– Куда?

– Навстречу. С этой бумагой.

– Дядя Гера, я еще с ума не сошел! Прямо им в лапы, что ли? Я лучше к своим замирным друзьям уйду. И вообще гражданство сменю, если такое дело! На своих с войной пошли!

– А мать тут оставишь? А дом?

И уже через четверть часа они выезжали из поселка на машине Таранчука, в окне торчала длинная палка с белой футболкой, которую из-под рубашки снял с себя Евдоха, она изображала знамя сдачи на милость противника.

Колодяжный узнал обоих милиционеров, сразу все понял, отвел их в сторону, выслушал сбивчивые речи о том, что они не хотели ввязываться в авантюру, но были вынуждены в силу приказа капитана Вяхирева, а сам Вяхирев скрывается. Возможно, прячется дома, они готовы указать, где его дом. После этого Таранчук протянул Олександру Остаповичу заявление, тот прочел, усмехнулся, свернул и положил в карман.

Отошел, начал о чем-то советоваться с Лещуком и каким-то полковником в форме вооруженных сил Украины. Таранчук и Евдоха ждали. Колодяжный вернулся и сказал:

– Вот что. Звоните вашему Вяхиреву. Скажите, пусть сам сюда едет, чтобы нам не штурмовать поселок.

Таранчук схватился за телефон, но уточнил:

– А если не захочет?

– В таком случае мы вас расстреляем, – улыбнулся Колодяжный.

Евдоха тоже хихикнул, приняв за шутку.

И тут Лещук, наблюдавший со стороны, получил еще один наглядный урок, как вести себя в зависимости от обстоятельств – вежливый и даже, можно сказать, галантный Колодяжный, закричал, нет, не закричал, а заорал, приблизив лицо к испуганной физиономии Евдохи, нависая над ним, как коршун над воробьем:

– Ты чего щеришься, пащенок? Что тебе смешно, идиоту? Что война идет? Что людей убивают? Что сыновья к своим матерям не вернутся? Б… веселится он тут!

– Товарищ… Товарищ… – Евдоха рад бы как-то обратиться к Колодяжному, чтобы оправдаться, но не знал его звания и чина.

Но тот уже умолк и сразу же успокоился. И обратился к Таранчуку с подчеркнутой деликатностью:

– Звоните, Георгий Владимирович.

Имя запомнил! – растроганно подумал Таранчук и позвонил. И сказал все, что было велено. А потом передал трубку Колодяжному по его знаку, Колодяжный добавил:

– Следующим шагом, капитан Вяхирев, будет штурм поселка с целью вашей поимки. Если вы сбежите на российскую сторону, могут нечаянно пострадать другие люди. Которые вам этого никогда не простят. Это я говорю на всякий случай, вдруг у вас есть все-таки совесть?

Колодяжный, знаток людей, понимал, на что давить. Он не предполагал, а был уверен, что совесть у Вени есть, потому что далеко не всякий украинский милиционер согласится везти вражеского полицейского майора, забравшегося на чужую территорию, даже если бы тот ехал не к погибшему сыну, а к помершей родной матери. Вяхирев понимал, чем рисковал. Что, кроме совестливости, его могло побудить? Не деньги же, на такие дела за деньги не идут.

И все же для подстраховки Колодяжный добавил, что гарантирует Вяхиреву, как минимум, жизнь и соблюдение законности.

– Хорошо, скоро буду, – ответил Веня.

Он наскоро пересказал Торопкому содержание разговора, пошел в дом и вернулся одетым в форму, причем, отметил Алексей, с белой рубашкой.

– Я с тобой, – сказал Торопкий.

– Зачем?

– А не нравится мне все это. Какие еще расстрелы без суда, какой штурм? Это явно шантаж, Веня, они никогда на это не пойдут!

– Сейчас неизвестно, кто на что пойдет.

– Тем более мне нужно ехать с тобой! Я украинский журналист, в конце концов! И гражданин! И это моя земля, где пока военного положения не объявлено. А журналистский контроль в наше время надежней любого прокурорского и всякого прочего. Все знают – чуть что не так, весь интернет гудит.

– Ну, гудит, а толку? Ладно, поехали, если охота.

Пока ехали, Торопкий уже представлял, как будет брать интервью у какого-нибудь генерала, командующего операцией. Немного слукавит, представится патриотичным газетчиком, чтобы тот не насторожился. Но я ведь и так патриотичен, удивился своим мыслям Торопкий. Что-то со мной не то происходит.

Однако никакого интервью он ни у кого не взял. Когда приехали, Вяхирева, вышедшего из машины, тут же взяли, посадили в армейский фургон вместе с Таранчуком и Евдохой и тут же увезли. Торопкий бросился к Лещуку, к полковнику, к Колодяжному, пытаясь понять, кто тут главный, но они отказались давать какие-либо комментарии, разошлись по машинам, и вскоре колонны тронулись в обратный путь. Торопкий посмотрел на оставленную Вяхиревым полицейскую машину и решил вернуть ее в поселок, к зданию отдела милиции.

Он отъехал и поэтому не увидел, как колонны замерли, а потом развернулись и пошли опять к поселку. Колодяжному по спецсвязи сообщили, что с юга к Грежину приближаются боевики Стиркина. Надо спокойно войти в поселок и занять рубежи. С северо-запада на помощь движется резервное подразделение нацгвардии. Главное – не допустить провокаций.

Олександр Остапович, легко понимающий язык новой власти (мало чем отличающийся от языка власти старой), сообразил, что, раз провокации предполагаются, значит, они должны быть. Возможно, тогда и проявится эта самая пресловутая третья сила, которую Колодяжный должен обнаружить и нейтрализовать.

Глава 28

Хоч не з красою, аби з головою: краса до вінця, а розум до кінця

[46]

И не только он был озабочен поисками третьей силы. Лейтенант украинской пограничной службы Дима Тюрин, присланный в Грежин со своим подразделением для укрепления границы, беседовал с Аркадием Емельяненко в домике-вагончике, который лет десять назад прикатили сюда и поставили в виде временного караульного помещения. Отец Димы был большой человек в Киеве, имел отношение к СБУ Украины и мог бы оставить сына при себе, однако послал его поближе к местам военных действий, хоть и не в сами эти места, чтобы Дима в биографии имел факт причастности к серьезным событиям. Это обеспечит продвижение вверх. Дима это и сам понимал и относился к службе ревностно. Он был ярый сторонник идеи интеграции с Европой, Россия представлялась ему огромным клещом, который впился в суверенного соседа, всячески отравляя ему кровь. Дима был уверен, что в Грежине и окрестностях зреет новый заговор, подогреваемый и прямо инициируемый российскими эмиссарами и диверсантами, которых глупый народ называет третьяками. Журналист Аркадий как раз и виделся ему таким диверсантом, надо только его разоблачить, выяснить, с какой целью он сюда проник.